Неточные совпадения
Машкин Верх скосили, доделали
последние ряды, надели кафтаны и весело пошли к дому. Левин сел на
лошадь и, с сожалением простившись с мужиками, поехал домой. С горы он оглянулся; их не видно было в поднимавшемся из низу тумане; были слышны только веселые грубые голоса, хохот и звук сталкивающихся кос.
Только что кончилась двухверстная скачка, и все глаза были устремлены на кавалергарда впереди и лейб-гусара сзади, из
последних сил погонявших
лошадей и подходивших к столбу.
—
Последнюю, батюшка! — прокричал малый, придерживая
лошадь, и улыбаясь оглянулся на веселую, тоже улыбавшуюся румяную бабу, сидевшую в тележном ящике, и погнал дальше.
Сергей Иванович замотал
последнюю удочку, отвязал
лошадь, и они поехали.
Он чувствовал, что
лошадь шла из
последнего запаса; не только шея и плечи ее были мокры, но на загривке, на голове, на острых ушах каплями выступал пот, и она дышала резко и коротко.
В эти
последние дни он сам не ездил на проездку, а поручил тренеру и теперь решительно не знал, в каком состоянии пришла и была его
лошадь.
Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков
лошадьми и в
последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха.
Я был глубоко оскорблен словами гвардейского офицера и с жаром начал свое оправдание. Я рассказал, как началось мое знакомство с Пугачевым в степи, во время бурана; как при взятии Белогорской крепости он меня узнал и пощадил. Я сказал, что тулуп и
лошадь, правда, не посовестился я принять от самозванца; но что Белогорскую крепость защищал я противу злодея до
последней крайности. Наконец я сослался и на моего генерала, который мог засвидетельствовать мое усердие во время бедственной оренбургской осады.
Он проехал, не глядя на солдат, рассеянных по улице, — за ним, подпрыгивая в седлах, снова потянулись казаки; один из
последних, бородатый, покачнулся в седле, выхватил из-под мышки солдата узелок, и узелок превратился в толстую змею мехового боа; солдат взмахнул винтовкой, но бородатый казак и еще двое заставили
лошадей своих прыгать, вертеться, — солдаты рассыпались, прижались к стенам домов.
По улицам мчались раскормленные
лошади в богатой упряжке, развозя солидных москвичей в бобровых шапках, женщин, закутанных в звериные меха, свинцовых генералов; город удивительно разбогател людями, каких не видно было на улицах
последнее время.
— Светлее стало, — усмехаясь заметил Самгин, когда исчезла
последняя темная фигура и дворник шумно запер калитку. Иноков ушел, топая, как
лошадь, а Клим посмотрел на беспорядок в комнате, бумажный хаос на столе, и его обняла усталость; как будто жандарм отравил воздух своей ленью.
Одет был в
последнем вкусе и в петлице фрака носил много ленточек. Ездил всегда в карете и чрезвычайно берег
лошадей: садясь в экипаж, он прежде обойдет кругом его, осмотрит сбрую, даже копыта
лошадей, а иногда вынет белый платок и потрет по плечу или хребту
лошадей, чтоб посмотреть, хорошо ли они вычищены.
От слободы Качуги пошла дорога степью; с Леной я распрощался. Снегу было так мало, что он не покрыл траву;
лошади паслись и щипали ее, как весной. На
последней станции все горы; но я ехал ночью и не видал Иркутска с Веселой горы. Хотел было доехать бодро, но в дороге сон неодолим. Какое неловкое положение ни примите, как ни сядьте, задайте себе урок не заснуть, пугайте себя всякими опасностями — и все-таки заснете и проснетесь, когда экипаж остановится у следующей станции.
Наконец хозяин показал
последний замечательный предмет — превосходную арабскую
лошадь, совершенно белую, с серебристым отливом. Заметно, что он холит ее: она так же почти толста и гладка, как он сам.
Последний (г-н Атласов, потомок Атласова, одного из самых отважных покорителей Камчатки) был так добр, что нарочно ездил вперед заготовить нам
лошадей.
О дичи я не спрашивал, водится ли она, потому что не проходило ста шагов, чтоб из-под ног
лошадей не выскочил то глухарь, то рябчик.
Последние летали стаями по деревьям. На озерах, в двадцати саженях, плескались утки. «А есть звери здесь?» — спросил я. «Никак нет-с, не слыхать: ушканов только много, да вот бурундучки еще». — «А медведи, волки?..» — «И не видать совсем».
Впрочем, это
последнее обстоятельство относилось более к кучеру и
лошадям, потому что сами мы сидели в карете.
На другой стороне я нашел свежих
лошадей и быстро помчался по отличной дороге, то есть гладкой луговине, но без колей: это еще была
последняя верховая станция.
— Да, да… Все спустил, а не из
последних игроков. Я сейчас пошлю за
лошадьми…
«И что я стану теперь делать без Малек-Аделя? — думалось Чертопханову. —
Последней радости я теперь лишился — настала пора умирать. Другую
лошадь купить, благо деньги завелись? Да где такую другую
лошадь найти?»
Начали мы было разговаривать о
последней нашей охоте, как вдруг на двор въехала телега, запряженная необыкновенно толстой сивой
лошадью, какие только бывают у мельников.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в
последний раз пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими
лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Если же отряд идет быстрее, чем это нужно съемщику, то, чтобы не задерживать коней с вьюками, приходится отпускать их вперед, а с собой брать одного стрелка, которому поручается идти по следам
лошадей на таком расстоянии от съемщика, чтобы
последний мог постоянно его видеть.
По пути около устьев рек Мацангоу [Ма-чан-гоу — долина с пастбищами для
лошадей.], Сыфангоу [Сы-фан-гоу — четырехугольная долина.] и Гадала виднелись пустые удэгейские летники. В некоторых местах рыба еще не была убрана. Для укарауливания ее от ворон туземцы оставили собак.
Последние несли сторожевую службу очень исправно. Каждый раз, как только показывались пернатые воровки, они бросались на них с лаем и отгоняли прочь.
Нет худа без добра. Случилось так, что
последние 2 ночи мошки было мало;
лошади отдохнули и выкормились. Злополучную лодку мы вернули хозяевам и в 2 часа дня тронулись в путь.
За
последние дни
лошади наши сильно похудели.
На другой день назначена была дневка. Надо было дать отдохнуть и людям и
лошадям. За
последние дни все так утомились, что нуждались в более продолжительном отдыхе, чем ночной сон. Молодой китаец, провожавший нас через Сихотэ-Алинь, сделал необходимые закупки и рано утром выступил в обратный путь.
Эта тропа считается тяжелой как для
лошадей, так и для пешеходов. По пятому,
последнему распадку она поворачивает на запад и идет вверх до перевала, высота которого равна 350 м. Подъем со стороны моря крутой, а спуск к реке Санхобе пологий.
— Все идет чудесно, они при мне ускакали! — кричал он нам со двора. — Ступай сейчас за Рогожскую заставу, там у мостика увидишь
лошадей недалеко Перова трактира. С богом. Да перемени на полдороге извозчика, чтоб
последний не знал, откуда ты.
Записки эти не первый опыт. Мне было лет двадцать пять, когда я начинал писать что-то вроде воспоминаний. Случилось это так: переведенный из Вятки во Владимир — я ужасно скучал. Остановка перед Москвой дразнила меня, оскорбляла; я был в положении человека, сидящего на
последней станции без
лошадей!
От Троицы дорога идет ровнее, а с
последней станции даже очень порядочная. Снег уж настолько осел, что местами можно по насту проехать.
Лошадей перепрягают «гусем», и они бегут веселее, словно понимают, что надолго избавились от московской суеты и многочасных дежурств у подъездов по ночам. Переезжая кратчайшим путем через озеро, путники замечают, что оно уж начинает синеть.
Обоз растянулся…
Последние бочки на окончательно хромых
лошадях поотстали… Один «золотарь» спит. Другой ест большой калач, который держит за дужку.
С той поры он возненавидел Балашова и все мечтал объехать его во что бы то ни стало. Шли сезоны, а он все приходил в хвосте или совсем
последним. Каждый раз брал билет на себя в тотализаторе — и это иногда был единственный билет на его
лошадь. Публика при выезде его на старт смеялась, а во время бега, намекая на профессию хозяина, кричала...
Магнату пришлось выбраться из города пешком. Извозчиков не было, и за
лошадь с экипажем сейчас не взяли бы горы золота. Важно было уже выбраться из линии огня, а куда — все равно. Когда Стабровские уже были за чертой города, произошла встреча с бежавшими в город Галактионом, Мышниковым и Штоффом. Произошел горячий обмен новостей. Пани Стабровская, истощившая
последний запас сил, заявила, что дальше не может идти.
До Самосадки было верст двадцать с небольшим. Рано утром дорожная повозка, заложенная тройкой, ждала у крыльца господского дома. Кучер Семка несколько раз принимался оправлять
лошадей, садился на козла, выравнивал вожжи и вообще проделывал необходимые предварительные церемонии настоящего господского кучера. Антип и казачок Тишка усердно ему помогали. Особенно хлопотал
последний: он выпросился тоже ехать на пристань и раз десять пробовал свое место рядом с Семкой, который толкал его локтем.
Прибежавший Тишка шепотом объявил, что Лука Назарыч проснулся и требует к себе Овсянникова.
Последний не допил блюдечка, торопливо застегнул на ходу сюртук и разбитою походкой, как опоенная
лошадь, пошел за казачком.
Отец Сергей проводил толпу в Туляцкий конец, дождался, когда запрягут
лошадей, и в
последний раз благословил двинувшийся обоз.
Только перейдя болото и видя, что
последняя пара его отряда сошла с дорожки, кое-как насыпанной через топкое болото, он остановил
лошадь, снял темно-малиновую конфедератку с белой опушкой и, обернувшись к отряду, перекрестился.
— Дьячка нельзя налево впрягать, — говорит Филипп, не обращая внимания на мое
последнее замечание, — не такая
лошадь, чтоб его на левую пристяжку запрягать. Налево уж нужно такую
лошадь, чтоб, одно слово, была
лошадь, а это не такая
лошадь.
Те, наконец, сделали
последнее усилие и остановились. Кучер сейчас же в это время подложил под колеса кол и не дал им двигаться назад.
Лошади с минут с пять переводили дыхание и затем, — только что кучер крикнул: «Ну, ну, матушки!» — снова потянули и даже побежали, и, наконец, тарантас остановился на ровном месте.
На следующий вечер он снова явился к карточному столу и поставил на карту свою
лошадь —
последнее, что у него осталось.
Под конец обеда гостей прибавилось: три девицы Корочкины поспели к мороженому. Наконец еда кончилась: отдавши приказание немедленно закладывать
лошадей, я решился сделать
последнюю попытку в пользу Короната и с этою целью пригласил Промптова и Машеньку побеседовать наедине.
— Ведь все они до
последнего есть каждый день хотят!.. — восклицал Родион Антоныч, ломая в отчаянии руки. — А тут еще нужно кормить двадцать пять
лошадей и целую свору собак… Извольте радоваться. Ох-хо-хо!..
Убийц Ивана Миронова судили. В числе этих убийц был Степан Пелагеюшкин. Его обвинили строже других, потому что все показали, что он камнем разбил голову Ивана Миронова. Степан на суде ничего не таил, объяснил, что когда у него увели
последнюю пару
лошадей, он заявил в стану, и следы по цыганам найти можно было, да становой его и на глаза не принял и не искал вовсе.
Генеральша в одну неделю совсем перебралась в деревню, а дня через два были присланы князем
лошади и за Калиновичем. В
последний вечер перед его отъездом Настенька, оставшись с ним вдвоем, начала было плакать; Калинович вышел почти из себя.
Последние тяжелые сборы протянулись, как водится, далеко за полдень: пока еще был привезен тарантас, потом приведены
лошади, и, наконец, сам Афонька Беспалый, в дубленом полушубке, перепачканном в овсяной пыли и дегтю, неторопливо заложил их и, облокотившись на запряг, стал флегматически смотреть, как Терка, под надзором капитана, стал вытаскивать и укладывать вещи. Петр Михайлыч, воспользовавшись этим временем, позвал таинственным кивком головы Калиновича в кабинет.
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по станциям, на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров, с ужасными рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни
последними в своей жизни, на каждой станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс, на жалобную книгу смотрел как на препровождение времени и радовался, когда
лошадей ему не давали.
Восемь без пяти. Готовы все юнкера, наряженные на бал. («Что за глупое слово, — думает Александров, — „наряженные“. Точно нас нарядили в испанские костюмы».) Перчатки вымыты, высушены у камина; их пальцы распялены деревянными расправилками. Все шестеро, в ожидании
лошадей, сидят тесно на ближних к выходу койках. Тут же примостился и Дрозд. Он дает
последние наставления...
Зазвенели бубенцы, и шестерик свежих почтовых
лошадей подкатил к крыльцу тугановскую коляску, а на пороге вытянулся рослый гайдук с английскою дорожною кисой через плечо. Наступили
последние минуты, которыми мог еще воспользоваться Препотенский, чтобы себя выручить, и он вырвался из рук удерживавших его Термосесова и Ахиллы и, прыгая на своей «любимой мозоли», наскочил на предводителя и спросил.
— Нет, милый. Какие огороды! Какие
лошади! Здесь сенаторы садятся за пять центов в общественный вагон рядом с
последним оборванцем…